Киллер и Килиманджаро - Сергей Лысенко

Киллер и Килиманджаро

Сергей Лысенко

© Сергей Лысенко, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1. Не плачь по мне, Украина

Как Иона в чреве кита, как Ийон в брюхе курдля1, так и ты – в траке.

Куда? На «Килиманджаро».

Дорогой длинною, словно по портупее, перекинутой через голое плечо русской саванны. Куда ни глянь – бесхозные пырейные поля, и только на горизонте вальсируют недорубленные дубы и клены, отпрыски сталинской лесополосы. Всё вырождается и мельчает: деревья на обочине похожи на кусты, а коровы – на коз.

Пейзаж уныл и однообразен. Мощи совхозов. Деревни на смертном одре. И ни одной души, ни одной березы. Жизнь теплится лишь внутри жестянок, которые выкатываются из пыли и тумана – «фольциков», «хюндайчиков» и «субариков».

Грузовик «вольво» несется навстречу этим малышам. Ревет, как Абаддон, сотрясает землю, разрывает тучи. Шестьсот шестьдесят шесть лошадиных сил, подвластные двум всадникам Апокалипсиса.

Водила сурово гнет баранку. Серые угольки сухо тлеют на дне глазниц. Моржовые усы стекают по щекам. Его зовут Фёдрыч, кодовая кличка Мейер – в честь немецкого кругосветчика, покорителя Килиманджаро.

– Конспирация, батенька, конспирация… – объясняет он. – Как переход Ленина через Финский залив, только лед понадежнее. Не кепка вождя, а настоящая шапка-колчаковка. Бэнимэ?

Мейера трудно понять.

– Гору не видно, но она есть. Закрой глаза, окрой рот. Представь ледовую ушанку, нацепи её. Теперь чуешь? На макушке ледник Фуртвенглера. Одно ухо холодит Дригальский-Пенгальский, а в другое свистит пастор Ребман.

Ты ежишься от этих названий.

– Этот пастор открыл гору и обратил местных вадаримба в истинную веру. А Мейер и Пурчеллер первыми попробовали снег наверху.

Что еще за Пурчеллер?

– Ты – Пурчеллер, – смеется Мейер. – Альпинист-скалолаз, мой спутник, луна моей жизни…

Ты смотришься в зеркало заднего вида. Стрижка а-ля мальчик-паинька и шарфик, завязанный как байроновский галстук. Забудь об отстреленном ухе. Ты сейчас не Ван Гог. И уж тем более – не Дурманов.

– Проводники называют этот маршрут Марангу, – говорит Майер. – Он простой как «кока-кола». Но мы не ищем легких путей.

И вы съезжаете с трассы в районе Русской Лозовой2. Немного вниз – на Черкасскую Лозовую3. Запутываете следы в районе сельского Крещатика и бульвара Тараса Шевченко4. И наконец – сквозь западную брешь, по Почтовой улице5…

На крутом подъеме грузовик как будто трансформируется в девятиметрового робота о двух ногах. Правой, левой – напрямик, через бодяк и осот, заросли маслины и терновника.

А вот и лунное плато, откуда белопанельная Алексеевка6 выглядит россыпью рафинадных кубиков. Вы устанавливаете американский флаг. С какой радости американский? Шофер не отвечает. Он высасывает дым из сигареты и дает по газам, насвистывая «милого Августина».

– О, ду либер Мейер, Мейер, Мейер… Далеко еще?

Уже почти приехали… Тпру! То есть хальт7! Вылезай… Штурмовой приют – Хижина дяди Вовы.

Что-то не похоже на приют. Ни хижин, ни спален, ни столовых. Сплошные камни, плиты. Руины захвачены белошеими воронами. Клк-клк-клк, они приближаются к тебе, как к партнеру, с опущенными головами. Клк-клк-клк.

– Белощекие, – говорит Мейер, – хороший знак.

Но ты гонишь ворон. Кырш-кырш8 – по-иордански дразнятся они, пока не доходят до одного динара. И традиционное проклятие напоследок – «Никогда».

Ты догоняешь Мейера. Где мы, Фёдрыч? Это дыра, а не гора!

– Обижаешь, – говорит он. – Это бывший завод турбокомпрессоров. А может, электронасосов. Или шарикоподшипников. И где-то здесь, среди цехов и корпусов, спрятался пик Ухуру9. Слышишь, как извергается вулкан телепередач?

Ты не слышишь ничего, кроме вороньего карканья.

– Короче, ищи синий павильон.

Мейер прикуривает у мемориальной доски на админкорпусе: от пчеловодческой артели до завода, от гравировальных вальцов для вощины – до турбокомпрессоров. Дядя Вова Ломакин10 построил, Горбачев сломал.

Типичный постсоветский пейзаж, сплошная Припять: мусор, ржавчина и паутина. Наркоманские надписи на стенах, побитые фасеточные окна. Всё кажется зараженным, больным. Серая земля, серое небо, а между ними чахлые деревья, облепленные клубками омелы.

Люди ушли отсюда лет двадцать назад, после конца света – развала Союза. Сдали оборудование на металлолом, переквалифицировались в челноков. Одни отправились в Польшу – за жратвой, другие – за шмотками в Турцию. Вернулись уже в новую базарную страну под названием Барабашово11.

Природа не терпит пустоты – на этом месте появилась городская свалка.

Потом появились телевизионщики. И спрятали в обломках, в отходах целую гору…

– Твоя Мекка за углом, – говорит Мейер. – Видишь трубы-минареты? Тебе туда.

Сталкерская тропа обрывается на полушаге. Ты оказываешься прямо перед синим ковчегом…

«Килиманджаро». Гора, которая вещает – разит цифрой, колется единицами, обнуляет. Особенно – сейчас, когда в павильоне снимается шоу «Лучший киллер страны».

В этой стране любят определять лучших. Певцов и поваров, политиков и проституток. Все грешники уже получили свои награды. Остались супертяжеловесы – убийцы, маньяки… Канал расчехлил тяжелую артиллерию. Приелся секс? Вот вам насилие – товсь-цельсь-пли! Горе, горе тому, кого отметил «Килиманджаро» клеймом своим.

Ван Гог имеет одно ухо, он слышит: «Кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

Слава богу, не сейчас, потом… А потом все равно потоп, град и огонь. И как бы большая гора запылает огнем, и как бы низвергнется в море, от чего вода сделается кровью.

Миллион гривен дожидается тебя. Сто двадцать пять тысяч американских долларов по курсу Нацбанка. Пять раундов – двадцать пять штук за каждый. Нормальная такса, если не заставят платить налоги.

Но ты тут не ради денег. Ты тут, потому что не там – внизу, на Совнаркомовской12. Ты выбрал большее из двух зол, лишь бы увидеть её, украшенную, облаченную в порфиру и багряницу. И ничего, что в её руках золотая чаша с нечистотами…

В жизни возможны две трагедии: первая – попасть на киллерское телешоу, вторая – не попасть. Ведь на «Килиманджаро» сама жизнь. Здесь нет фальши. Ты не замечаешь никаких суфлеров и статистов. Воспринимаешь всерьез свист или овации. Все настоящие – менты, жлобы, бомжи. И этот пистолет действительно «токаджипт» пятьдесят восьмого года.

И твоя жена… Она немного похожа на Монику и немного на Белуччи13. Она умеет красиво говорить. Но как она могла так измениться? Сияющая Мадонна верхом на месяце, в позолоте солнца и венце из двенадцати звезд… Эвита14-Бонита15.

«Не плачь по мне, Украина», – поет ведущая киллерского шоу.

Заслуженный учитель Украины растапливает лед Килиманджаро. И ты – семиголовый рогатый зверь, ты клянешься дать ей на блюде, чего она ни попросит.

– Убей, – приказывает она.

2. Сумо-зомби на Павловом поле

Странной была его походка.

Странно, что он вообще шел.

Его звали Константин Мажара. И это была его ночь, его последняя ночь.

Сумо-зомби на Павловом поле16. Ходячий мертвец Ниси17 против киры18 Хигаси19, того, кто пришел с востока. Через Лесопарк, улицу Деревянко и Саржин яр – в гости к этому ёкодзуну20, десу, десу21. Дзикан иппай22 до победной кати23.

Я знал, что многоэтажка нависает над местом силы – чудодейственным источником. Здесь, на дне оврага, в купальне исцелялись многие. Особенно после того, как её освятил епископ Онуфрий. Лечили простатит и непростатит, бесплодие и безбрачие. Но ранение в сердце, тем более на таком расстоянии от живительной воды…

Ниси попытался провести ёрикири24, но я выскользнул и пальнул вдогонку. Складки на затылке чавкнули и проглотили пулю.

Мажара наконец остановился, завел руку за голову и ощупал рану. А потом закричал, как муэдзин: «Айя-аля!.. Айя-София… Анна-Мария… и Санта Люсия!..»

Судя по всему, он знал многих женщин. Заткнув пробоины пальцами-сардельками, Мажара продолжал выкрикивать имена:

«И Венера… И Вранча… И Гея…»

Новостройки звучат громко. В этой тоже были слишком тонкие стены – картонные, бутафорские. Конечно же, все слышали выстрелы и крики. Однако дом по-прежнему спал мертвым сном. Вернее – притворялся.